Военкоры, похоже, все-таки получат наконец особый статус. Только вот каким он будет? Рабочее название – «ветеран военной журналистики» В общем, «ветеран», но не «боевых действий». «Как только репортер взял в руки оружие — он уже не журналист», – апеллирует к конвенциям депутат Госдумы Александр Хинштейн. Но мир, основанный на правилах, пусть и международных — это одно. А фронтовые реалии — совсем другие. И в них репортера уже совсем не отличить от солдата, рассказал «МК» спецкор ВГТРК Александр СЛАДКОВ.
– Александр, как Вы относитесь к спору об особом статусе для военкоров? «Ветеран военной журналистике» – это именно то, что нужно?
– Ветеран военной журналистики пускай будет. Никто не говорит, что меньше — это хорошо. Пусть будет. Но «ветеран боевых действий», если журналист принимает этот статус для себя, – он основной.
– Противники присвоения этого статуса военкорам упирают на международные конвенции, которые запрещают журналисту брать в руки оружие и надевать камуфляж.
– Мы продолжаем выполнять международные решения, не основывая свои выводы и действия на той ситуации, в которой мы находимся. У нас сегодня журналист идет на передовую, имея с собой тот же дробовик. Очень часто люди гибнут от атакующих их коптеров. Только в этом году у нас один тяжелораненый и двое погибших от коптеров. В прошлом году погибшие есть. Говорить, что мы боимся брать в руки оружие — это уже не современный подход. Мы такие же люди и такие же солдаты Родины — не идеологического фронта, а Родины, – когда находимся там.
– Международные правила сильно отстали от реалий зоны боевых действий?
– По закону, я не имею права ставить капельницу раненому. Но если я прошел курсы, если я умею это делать и от меня это зависит, а я вдруг говорю «я не имею права», то кто я такой? Я преступник в своем преступном бездействии. Мы не должны бояться защищать родину. Это уже атавизм, что репортер не может брать в руки оружие. Мы защищаемся. Мы не убиваем людей, но мы защищаемся, как и большинство военнослужащих, которые находятся в зоне СВО, от тех же коптеров.
– То есть по факту журналисты берут в руки оружие?
– Конечно. Люди используют дробовики для обороны от дронов. Мы используем элементы радиоэлектронной борьбы. Это своеобразный вид оружия. Мы ставим их на кабины [автомобилей]. Ну что мы лукавим? Зачем ходить вокруг да около? А если репортер имеет право на владение дробовиком?
– Лицензию на оружие как гражданское лицо? Да, хороший вопрос.
– Да, а если он имеет право на нарезное оружие, пройдя курс охотничий? Он что, преступник что ли? Не выполнил международные требования? От нас много чего требуют международные организации. Это все довело до этой ситуации, когда полстраны вынуждены с оружием в руках воевать. Я с огромным уважением отношусь к Александру Евсеевичу [Хинштейну], к Соловьеву Владимиру Геннадиевичу, который расстроился после моей резкой тирады в адрес тех, кто придумал термин сначала «ветеран экстремальной журналистики», а потом «военный журналист».
– Почему вы резко на это отреагировали?
– Военный журналист — это журналист, пишущий для военных. Он носит военную форму и у него есть штатное оружие. Он закончил, например, Львовское военно-политическое училище, факультет журналистики. Эти люди — военные. Сейчас целый репортерский курс выпускает журфак военного университета. Вот это военные журналисты. Или военный журналист Шолохов, военный журналист Муса Джалиль, Симонов. Зачем мы путаем, какая военная журналистика?
– Но вы-то – военный журналист?
– Я вообще себя не считаю военным журналистом. Я гражданский репортер. Да, я в прошлом кадровый офицер. Я из военной семьи и живу в гарнизоне. Но я обычный журналист. Что мы будем лепить снежную бабу летом? Поэтому статус лишний пусть будет. Но так мы тянем из государства лишний бюджет, лишние бюрократические усилия. Зачем ремонтировать то, что не сломано?
– А статус ветерана боевых действий нужно давать журналистам, которые работают на фронте?
– А почему нет? Конечно да. Это социальная помощь, которая налажена. Мы, зная, что человека ранили, – куда звоним? В союз журналистов? Нет, мы звоним военным медикам и спрашиваем: «Где наш парень?». И они отвечают, что он эвакуирован на пункт приема раненых. Звоним в эту дивизию: где наш парень или девушка, наш репортер?
– То есть все равно маршрутизация одна — что для военнослужащих, что для журналистов?
– Конечно. Потом, у нас нет гражданских систем реабилитации раненых. У военных всё налажено, всё заточено. Зачем мы изобретаем лошадь? Она давно ходит по полям. Я знаю, что депутаты беспокоятся. Но они беспокоятся за то, чтобы мы выполнили буржуазные заграничные международные требования. Зачем за нас беспокоиться? Я обратился к министру обороны — можно ли журналистам давать статус ветерана боевых действий. Он ответил: «Да какие проблемы?»
– Вы имеете в виду нынешнего министра обороны Андрея Белоусова?
– Да, недавно на встрече с Андреем Рэмовичем у нас был такой разговор. Он так и сказал: «Какие проблемы?». Я за то, чтобы было два статуса: по гражданской линии мы ветераны журналистики, если будет такой статус. А те люди, которые пишут про мартеновские печи, про медиков, про бизнесменов, про спорт? Они что, не ветераны журналистики? Они тоже достойны этого статуса. Но какие мы военные журналисты? Многие прицельную дальность автомата не знают. Но для тех, кто работает на линии фронта, нужен статус ветерана боевых действий.